Главная » 2013»Июнь»29 » СМИ Авария Чернобыль: Интервью с Виктором Брюхановым, бывшим директором ЧАЭС
16:07
СМИ Авария Чернобыль: Интервью с Виктором Брюхановым, бывшим директором ЧАЭС
Виктора Брюханова можно считать одним из отцов Чернобыльской АЭС. Он строил станцию с нуля и возглавлял ее вплоть до катастрофы 1986 года. Во время ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Виктор Брюханов получил облучение 250 бэр (при годовой норме 5 бэр). А спустя несколько месяцев оказался на скамье подсудимых в качестве одного из главных обвиняемых в трагедии. Директора и четверых его коллег приговорили к десяти годам лишения свободы, из которых он отсидел пять. Двое из осужденных скончались, еще один оказался в психиатрической больнице. Сейчас Виктор Петрович с супругой живет в обычной квартире на Троещине. Ему уже 75. Почтенный возраст и полученная доза радиации дают о себе знать: ветеран энергетики плохо видит, выходит из дома редко, в основном в больницу. Говорит, накануне 25-й годовщины трагедии вспоминается многое из пережитого, и воспоминания эти очень тяжкие… «Я начинал строительство Чернобыльской АЭС в 1970 году. При мне забивали колышки на ее месте», — вспоминает Брюханов
Если вернуться в то время, вы бы согласились вновь возглавить станцию?
В. Б. Если бы я знал, что значит быть директором строящейся АЭС, никогда не пошел бы на эту должность. Это все равно, что быть мальчиком для битья. Регулярно проводились заседания бюро обкома, на которые приглашали меня как заказчика, а также представителей проектных и строительных организаций. Мы отчитывались о ходе выполнения плана. И что бы ни произошло, всегда неправ заказчик. Утвержденный план не выполнялся. Первый энергоблок мы должны были пустить еще в 1975 году, а пустили в 1977-м, потому что изначально не был учтен огромный объем работ. Если в 70-м на выполнение монтажных работ выделили всего 30 тыс. рублей, то в 1978–1980 годы ежегодно давали по 120–130 млн. рублей. Средства немалые даже для Советского Союза.
Высшее руководство страны часто интересовалось ходом строительства?
В. Б. А как же! Это же была крупнейшая станция в мире! Не раз приезжал Щербицкий (первый секретарь ЦК Компартии Украины. — Weekly.ua), секретарь обкома часто бывал… Но основной контроль был все-таки со стороны Министерства энергетики СССР, которому мы подчинялись. Заместитель министра Владимир Буденный бывал на стройке каждый месяц, привозил начальников главков. Проводились оперативные совещания: на них заслушивалась информация о ходе строительства, рассматривались причины, которые его тормозят.
Вас подгоняли, требовали работать ударно?
В. Б. Все подобные стройки назывались ударными. И без контроля по партийной линии просто не могло обойтись. Такая была жизнь…
Когда вы подписывали акты о сдаче в эксплуатацию первого и последующих блоков Чернобыльской АЭС, были ли какие-то опасения относительно ее надежности?
В. Б. Нет-нет! И в мыслях такого не было! Все оборудование (в частности, реактор) проходило военную приемку в России. А вы понимаете, что такое военная приемка…
Станция казалась безобидной, мы думали, она будет работать всегда.
Запуск Чернобыльской станции был огромным достижением. Достаточно сказать, что впоследствии за год мы вырабатывали столько электроэнергии, сколько вся Чехословакия — 24 млрд. кВт·ч. Каждый блок практически весь год работал на полную мощность. Ни одной такой станции в мире не было, как наша.
Обустройство Припяти, по всей видимости, тоже легло на ваши плечи?
В. Б. В этом вопросе меня больше всего поражал обком партии и лично первый секретарь обкома. Его строительство города интересовало больше, чем станции! Например, в последние годы (перед аварией. — Weekly.ua) он говорит: давайте построим 50-метровый бассейн, чтобы можно было проводить международные соревнования. Притом что четыре бассейна уже работали. Расходы на строительство объекта никого не волновали, ведь финансирование АЭС и прилегающего города вело союзное министерство. Но у меня был финансовый план, в котором не были предусмотрены затраты на бассейн, и в нем ничего нельзя было менять! Или: давай строить ледовый каток, чтобы можно было международные соревнования проводить. Как? Во всей Украине не было объекта такого класса, а я должен был построить его в этом маленьком городке!
Как же вы выходили из ситуации?
В. Б. Ну, как-то выкручивался, приходилось на ходу менять планы… Проблем было много. Например, по проекту в Припяти был предусмотрен один крупный магазин. А где люди будут питаться, покупать продукты? Надо было решать и такие вопросы.
В целом на строительство города ушло более 200 млн. руб. Первая очередь обошлась в 90 млн. (когда были построены первые два блока на АЭС), вторая — еще в 120 млн.
Представьте себе: в городе численностью 50 тыс. человек было четыре школы, восемь детских садов, отличное благоустройство. Все хотели попасть к нам.
Наверное, и зарплаты на станции были неплохие?
В. Б. Они были такими же, как на других станциях Союза. Кроме оклада мы платили своим работникам премию — 40% ежемесячно. Инженер зарабатывал 150 руб., начальник цеха — 200, и это без учета надбавки. У меня как у директора было 350 руб., а когда количество работающих энергоблоков достигло четырех, мне установили зарплату 450 руб.
В первые годы работы АЭС были внештатные ситуации, предвещавшие беду?
В. Б. Все работало четко, надежно, устойчиво. Никаких подозрений и плохих ожиданий не было. К тому же мы помнили высказывание академика Александрова*, что станция безопасна, с ней никогда ничего не может случиться…
После сдачи в эксплуатацию четырех блоков мы начали строить еще два. В 1986 году уже начался монтаж реактора и турбин пятого блока. Ожидали, что он будет запущен в 1987-м, а на следующий год — шестой.
Уже тогда рассматривалась возможность строительства на противоположной стороне Припяти еще одной атомной станции. Ведь собрался большой коллектив строителей: считайте, 25 тыс. человек. Им надо было после пуска шестого блока чем-то заниматься. Если бы все было благополучно, наверняка начали бы строительство еще одной АЭС.
О событиях на Чернобыльской станции в ночь трагедии ходит много слухов. Как же было на самом деле?
В. Б. Блок выводили в капитальный ремонт. При этом проводились проектные испытания одной из систем обеспечения безопасности. На первом и втором блоках подобной схемы не было, лишь на третьем и четвертом. До этого мы уже осуществляли такую проверку на третьем блоке, все прошло нормально. На четвертом — не удалось. Сотрудники станции предпринимали те же самые действия, все шло нормально, но уже при остановке случился взрыв…
Как вы узнали об аварии?
В. Б. В полвторого ночи мне позвонил встревоженный начальник цеха: «Виктор Петрович, на станции что-то случилось, вы знаете?». Я тут же начал звонить на станцию, но начальника смены найти не смог — никто не брал трубку. Тогда я быстро оделся, сел на дежурный автобус и поехал на станцию. А подъезжая, увидел, что нет верхней части строения реактора. Я сразу же дал команду собрать весь руководящий персонал (вплоть до заведующих детскими садами) в помещении гражданской обороны и побежал на блок.
Вы сразу поняли, что произошло?
В. Б. Мы понимали, что дела плохи, но не думали, что настолько. Ведь это мог быть взрыв водорода, а навесные панели над реактором просто обрушились… Подойти к самому реактору было невозможно — там была сумасшедшая радиация. Мы попытались качать воду, чтобы охладить реактор, но все было бесполезно.
Только когда на станции начала работу правительственная комиссия, я с военными и представителями конструкторской организации поднялся над энергоблоком на вертолете и увидел, что верхняя плита реактора стоит ребром. Подтвердились наихудшие опасения…
Какие действия были предприняты в первую очередь?
В. Б. На станции уже работала правительственная комиссия, я был отстранен от ликвидации и последствий. Сыпали песок, бор…
Вместе с другими работниками я выехал в пионерский лагерь в 40 км от станции. Оставались еще три энергоблока (помимо взорвавшегося. — Weekly.ua), за их состоянием нужно было следить. Поэтому, как и прежде, из лагеря нас возили автобусами на работу. Восемь часов поработал на станции — сменяешься. Как обычно.
Неужели все добровольно ехали, зная об опасности для здоровья?
В. Б. Трусов, беглецов не было. Все были патриотами станции, любили ее, защищали. К тому же люди знали, как вести себя, куда нельзя ходить…
Конечно, были и героические случаи. Помню, как замначальника электроцеха Александр Лелеченко, понимая, что опасно оставлять генераторы с водородом, провел необходимые работы по его вытеснению, пробыв длительное время в условиях высокой радиации. В результате получил большую долю облучения и скончался в больнице в Москве.
Часто говорят о том, что население Припяти не было эвакуировано вовремя…
В. Б. Когда меня судили, это было одно из обвинений… Я на суде говорил, и вам могу повторить: в городе, как и на станции, был штаб гражданской обороны, у него — начальник. Также был начальник штаба города — председатель горисполкома. А еще начальник гражданской обороны области — председатель облисполкома. Где они были, почему не эвакуировали людей? Почему я виноват? Я свой персонал вывез со станции вовремя.
А в горисполкоме и облисполкоме были осведомлены о реальном положении дел?
В. Б. Конечно! В ночь аварии я сразу все доложил и потребовал эвакуации. Известил всех, начиная от горкома партии, горисполкома, облисполкома, до профильного министерства Украины и главка в министерстве энергетики СССР. Все знали, что случилось.
По-вашему, власть пыталась замалчивать аварию?
В. Б. Областные власти, да и не только они, боялись паники. Днем 26 апреля нас собрал зампредседателя облисполкома Маломуж. Он говорил: «Не паникуйте, приедет правительственная комиссия, будем решать!».
Что говорить, если министр энергетики, приехав в составе правительственной комиссии, дал команду составить график включения в работу разрушенного четвертого блока к ноябрьским праздникам! Тогда все так были воспитаны системой, попросту врали… Пока не приехала правительственная комиссия и ее председатель не дал команду эвакуировать население, никто этим вопросом не занимался.
Сейчас, через 25 лет, вы можете назвать причину трагедии?
В. Б. На мой взгляд, это недостатки реактора. Система защиты не срабатывала так быстро, как это было необходимо. Подтверждением этому может служить то, что сразу после аварии на реакторах такого типа по всему СССР (на других блоках Чернобыльской станции, Курской, Смоленской и Ленинградской АЭС) было увеличено быстродействие защиты и проведено еще три десятка мероприятий. Но ведь необходимые параметры можно и нужно было предусмотреть заранее, еще на стадии конструирования. Значит, что-то упустили!
То есть вы считаете, вины персонала не было вообще?
В. Б. Думаю, никакой. Взять хотя бы ядерное топливо: его изготавливали на российском заводе «Электросталь». Могли и здесь в чем-то ошибиться, ведь и проблемы были не со всем реактором, а только с его четвертью. Сегодня предположений может быть масса, но их никто не подтвердит. И что было на самом деле, мы уже никогда не узнаем.
Вы пытались донести свою позицию руководству министерства, страны?
В. Б. В начале июня меня вызвали в Москву на заседание политбюро, где рассматривался вопрос Чернобыльской АЭС. Оно проходило в большом кабинете, как сейчас помню: метров 40–50 в длину и 20 — в ширину. Во главе стола Михаил Горбачев, рядом — члены политбюро. Первым докладывал председатель правительственной комиссии, вторым — заместитель министра энергетики, третьим Горбачев вызвал за трибуну меня.
О чем был ваш доклад?
В. Б. Изложил свое видение произошедшего. Минут 15 докладывал. После чего Горбачев спросил меня: «Вы слышали об аварии на американской станции «Три-Майл Айленд»?».
Я сказал, что читал, в курсе дела. Больше вопросов не было.
Почему Горбачева интересовала американская станция?
В. Б. Его надо спросить. Наверное, потому что это была единственная АЭС на тот момент, где произошла серьезная авария.
Кто-то из докладчиков поддержал вашу позицию?
В. Б. Только наш замминистра. Другие докладчики повесили всю вину на персонал. А кто там был? Министр машиностроения, председатель Госатомнадзора… Все они — заинтересованные лица. Ведь конструкторы подчинялись Министерству машиностроения, естественно, против себя никто ничего не скажет. По окончании докладов Горбачев объявил: исключить Брюханова из партии. Замминистру энергетики и главе Госатомнадзора объявить выговор и снять с работы. Министру поставить на вид. А когда я вернулся в пионерлагерь в Припяти, на моем месте уже работал другой человек. Никто даже не предупредил. А вскоре пришла повестка в прокуратуру Украины. Около двух недель я письменно отвечал на вопросы. Листов 50, наверное, исписал. Затем, в один из дней, меня снова вызвали. Следователь традиционно задавал вопросы, после чего предъявил обвинение. Я его не признал. После обеда он вернулся с двумя людьми. Меня вывели, посадили в машину и повезли в СИЗО КГБ.
Боялись, что вы сбежите?
В. Б. Я этот вопрос задавал следователю. Он ответил: «Так лучше будет для вас». Почему лучше — не знаю. Может, потому что срок следствия засчитывается как отсидка, а ведь следствие длилось год…
Затем был суд. Поначалу я отказывался от адвоката, зачем он мне? Но жена настояла. Примечательно, что экспертами выступали представители научных и конструкторских учреждений. Конечно, они указали на персонал. Защищали мундир, что им еще оставалось?
Каким был окончательный приговор?
В. Б. За то, что не эвакуировал жителей Припяти, мне дали пять лет. За нарушение взрывобезопасности станции — десять. В ходе судебных слушаний я им говорил: какая взрывобезопасность? Покажите хоть одну страницу в проекте станции, спросите у проектировщиков: где написано, что какой-то объект на станции взрывоопасен? Нет такого. Ни одного слова подобного нет!
Я прекрасно понимал: просто нужно было найти какую-то статью, чтобы меня осудить. Заранее было понятно, что меня накажут. Еще в тот момент, когда я увидел, что верхняя часть строения реактора отсутствует. Я сразу понял, что меня будут судить, что буду сидеть. Если бы нашлась подходящая статья, меня бы расстреляли. Ведь надо было показать Центральному комитету партии, всему миру: вот, мы нашли виновника. А разве может наука хромать в Советском Союзе? Она самая передовая в мире…
Тяжело переживали заключение?
В. Б. Во время следствия мне пришлось сидеть в одиночной камере СИЗО, хотя там обычно сидели или смертники, или валютчики. Приходил начальник, извинялся, что не может никого подселить… После приговора просидел месяц или два в СИЗО на Лукьяновке, потом попал в колонию в Луганской области. Там работал слесарем при котельной.
Тем не менее вы отсидели только пять лет…
В. Б. Три года отбыл в колонии. Затем меня отправили, как в народе говорят, на «химию». Вывезли в Умань, сдали в общежитие, где я мог самостоятельно ходить на работу, только отмечаться каждый раз надо было… А через пять лет суд принял решение об условно-досрочном освобождении. Хотел снова на Чернобыльскую АЭС попасть. Но мне предложил работу в госкомпании «Укринтерэнерго» (ныне занимается экспортом электроэнергии. — Weekly.ua), я согласился и работал там до выхода на пенсию.
Правильным ли было решение об остановке Чернобыльской АЭС в 2000 году?
В. Б. Понимаете, сразу после аварии станцию превратили в кормушку. Например, секретаря директора пригласили на работу из самого Владивостока. Почему? Потому что на станции после аварии был установлен пятикратный оклад. На станцию пришли люди, которые смогли договориться, пришли за большими деньгами. Доверять станцию каким-то проходимцам, конечно, нельзя было. В этом контексте я однажды сказал, что ее надо было закрыть сразу после аварии… Правда, энергоблоки на Чернобыльской АЭС после реконструкции могли бы работать и сегодня. Тем не менее Украина пошла на поводу у западных стран, поверив обещаниям, что будут выделены средства для постройки компенсирующих мощностей. Но ведь ничего подобного не произошло.
Какой урок должен извлечь мир из трагедии на Чернобыльской АЭС?
В. Б. Гринписовцы сегодня предлагают использовать энергию ветра, солнца… Но это мелочи, вопросы электроснабжения страны так не решить. Поэтому хочет кто-то или нет, но атомная энергетика будет развиваться, без нее никуда не деться. Конечно, стоит подходить к эксплуатации АЭС с большим вниманием. Можно надеяться, что после аварии в Фукусиме будут еще более внимательны.
ДОСЬЕ
Виктор Петрович Брюханов
Родился 1 декабря 1935 года в Ташкенте (Узбекская ССР).
В 1959-м окончил энергетический факультет Ташкентского политеха, после чего работал на Ангренской ГРЭС (Ташкентская область).
С 1966 по 1970 год трудился на Славянской ГРЭС (Донецкая область), прошел путь от старшего мастера до заместителя главного инженера.
С апреля 1970 по июль 1986 года — директор Чернобыльской АЭС им. В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранен от должности директора.
29 июля 1987 года приговорен к десяти годам лишения свободы.
В сентябре 1991-го досрочно освобожден.
С февраля 1992 года работал на госпредприятии «Укринтерэнерго» до выхода на пенсию.
[здравствуйте!
